Неточные совпадения
«К тому же все равно, они еще ничего
не знают, — думал он, — а меня уже привыкли
считать за чудака…» Костюм его был ужасен: все грязное, пробывшее всю
ночь под дождем, изорванное, истрепанное.
— Замечательно — как вы
не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас в полицию? Это — раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два года, нигде
не служит, все будто бы места ищет, а — на что живет, на какие средства? И
ночей дома
не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное, вором
считает меня…
— Да, кузина, вы будете
считать потерянною всякую минуту, прожитую, как вы жили и как живете теперь… Пропадет этот величавый, стройный вид, будете задумываться, забудете одеться в это несгибающееся платье… с досадой бросите массивный браслет, и крестик на груди
не будет лежать так правильно и покойно. Потом, когда преодолеете предков, тетушек, перейдете Рубикон — тогда начнется жизнь… мимо вас будут мелькать дни, часы,
ночи…
Не стану описывать всей этой остальной
ночи, хлопот, а потом и официальных визитов; вплоть до рассвета я буквально дрожал мелкою дрожью и
считал обязанностью
не ложиться, хотя, впрочем, ничего
не делал.
Вечером я подсчитал броды. На протяжении 15 км мы сделали 32 брода,
не считая сплошного хода по ущелью.
Ночью небо опять затянуло тучами, а перед рассветом пошел мелкий и частый дождь. Утром мы встали раньше обычного, поели немного, напились чаю и тронулись в путь. Первые 6 км мы шли больше по воде, чем по суше.
Но штабс-капитан всё-таки был доволен проходя мимо юнкера барона Песта, который был особенно горд и самонадеян со вчерашней
ночи, которую он в первый раз провел в блиндаже 5-го бастиона, и
считал себя, вследствие этого, героем, он нисколько
не огорчился подозрительно-высокомерным выражением, с которым юнкер вытянулся и снял перед ним фуражку.
Всевечный вопрос. Настанет минута, когда бессонною
ночью Александров начнет
считать до пятидесяти четырех и,
не досчитав, лениво остановится на сорока. «Зачем думать о пустяках?»
Жуткие и темные предчувствия Ахиллы
не обманули его: хилый и разбитый событиями старик Туберозов был уже
не от мира сего. Он простудился,
считая ночью поклоны, которые клал по его приказанию дьякон, и заболел, заболел
не тяжко, но так основательно, что сразу стал на край домовины.
Ночь продолжала тихий бег над землей. Поплыли в высоком небе белые облака, совсем похожие на наши. Луна закатилась за деревья: становилось свежее, и как будто светлело. От земли чувствовалась сырость… Тут с Матвеем случилось небольшое происшествие, которого он
не забыл во всю свою последующую жизнь, и хотя он
не мог
считать себя виноватым, но все же оно камнем лежало на его совести.
Когда он в эту
ночь вернулся в свою комнату и лег на узкую, жесткую постель, которой он гордился, и покрылся своим плащом, который он
считал (и так и говорил) столь же знаменитым, как шляпа Наполеона, он долго
не мог заснуть.
Не спалось ему в эту
ночь: звучали в памяти незнакомые слова, стучась в сердце, как озябшие птицы в стекло окна; чётко и ясно стояло перед ним доброе лицо женщины, а за стеною вздыхал ветер, тяжёлыми шматками падал снег с крыши и деревьев, словно
считая минуты, шлёпались капли воды, — оттепель была в ту
ночь.
В Багрове происходило следующее: с пятнадцатого сентября Степан Михайлыч
считал дни и часы и ждал каждую минуту нарочного из Уфы, которому велено было скакать день и
ночь на переменных; это дело было тогда внове, и Степан Михайлыч его
не одобрял, как пустую трату денег и ненужную тревогу для обывателей; он предпочитал езду на своих; но важность и торжественность события заставила его отступить от обычного порядка.
— Вот и вся история, — закончил Больт. — Что было на корабле потом, конечно,
не интересно, а с тех пор пошел слух, что Фрези Грант иногда видели то тут, то там,
ночью или на рассвете. Ее
считают заботящейся о потерпевших крушение, между прочим; и тот, кто ее увидит, говорят, будет думать о ней до конца жизни.
— А баушку так и узнать нельзя стало, — жаловалась Нюша. — Все
считает что-то да бормочет про себя… Мне даже страшно иногда делается, особенно
ночью. Либо молится, либо
считает… И скупая какая стала — страсть! Прежде из последнего старух во флигеле кормила, а теперь
не знает, как их скачать с рук.
Я
считаю, однако,
не лишним поговорить о двух породах рыб, которые хотя
не берут на удочку во время обыкновенного дневного уженья, но попадают на крючки или обыкновенные удочки, если их ставить на
ночь.
Аксюша. Братец,
не сочтите меня за обманщицу, за бедную родственницу-попрошайку! Братец, мы жили с маменькой очень бедно; я была ребенком, но я ни разу
не поклонилась, ни разу
не протянула руки богатым родственникам; я работала. Теперь, братец, только вас одного я прошу, и то
ночью, благо
не видно стыда на щеках моих: братец, вы богаты, одиноки, дайте мне счастье, дайте мне жизнь. (Становится на колени.)
После двух
ночей, проведенных в доме мужа, Юлия Сергеевна уже
считала свое замужество ошибкой, несчастием, и если бы ей пришлось жить с мужем
не в Москве, а где-нибудь в другом городе, то, казалось ей, она
не перенесла бы этого ужаса.
— Утром, когда я еще спал, пришли карабинеры и отвели меня к маршалу, [Маршал — здесь фельдфебель карабинеров.] куму Грассо. «Ты честный человек, Чиро, — сказал он, — ты ведь
не станешь отрицать, что в эту
ночь хотел убить Грассо». Я говорил, что это еще неправда, но у них свой взгляд на такие дела. Два месяца я сидел в тюрьме до суда, а потом меня приговорили на год и восемь. «Хорошо, — сказал я судьям, — но я
не считаю дело конченным!»
Всклокоченный, грязный, с лицом, опухшим от пьянства и бессонных
ночей, с безумными глазами, огромный и ревущий хриплым голосом, он носился по городу из одного вертепа в другой,
не считая бросал деньги, плакал под пение заунывных песен, плясал и бил кого-нибудь, но нигде и ни в чем
не находил успокоения.
В эти тёмные обидные
ночи рабочий народ ходил по улицам с песнями, с детской радостью в глазах, — люди впервые ясно видели свою силу и сами изумлялись значению её, они поняли свою власть над жизнью и благодушно ликовали, рассматривая ослепшие дома, неподвижные, мёртвые машины, растерявшуюся полицию, закрытые пасти магазинов и трактиров, испуганные лица, покорные фигуры тех людей, которые,
не умея работать, научились много есть и потому
считали себя лучшими людьми в городе.
Машенька. Он явился каким-то неотразимым. Всё за него. Все знакомые тетушки рекомендуют прямо его, приживалки во сне его видят каждую
ночь, станут на картах гадать — выходит он, гадальщицы указывают на него, странницы тоже; наконец Манефа, которую тетушка
считает чуть
не за святую, никогда
не видав его, описала наружность и предсказала минуту, когда мы его увидим. Какие же тут могут быть возражения? Судьба моя в руках тетушки, а она им совершенно очарована.
Скрыть это и носить в этом отношении маску князь видел, что на этот, по крайней мере, день в нем недостанет сил, — а потому он
счел за лучшее остаться дома, просидел на прежнем своем месте весь вечер и большую часть
ночи, а когда на другой день случайно увидел в зеркале свое пожелтевшее и измученное лицо, то почти
не узнал себя.
— Вы можете, конечно, догадаться о причинах, — сказал Поп, — если примете во внимание, что Ганувер всегда верен своему слову. Все было устроено ради Молли; он думает, что ее
не будет, однако
не считает себя вправе признать это, пока
не пробило двенадцать часов
ночи. Итак, вы догадываетесь, что приготовлен сюрприз?
Он питался, кажется, только собственными ногтями, объедая их до крови, день и
ночь что-то чертил, вычислял и непрерывно кашлял глухо бухающими звуками. Проститутки боялись его,
считая безумным, но, из жалости, подкладывали к его двери хлеб, чай и сахар, он поднимал с пола свертки и уносил к себе, всхрапывая, как усталая лошадь. Если же они забывали или
не могли почему-либо принести ему свои дары, он, открывая дверь, хрипел в коридор...
Ераст. Хоть всю ночь-с… Я этого себе в труд
не считаю.
Мать, с волосами, заплетенными в одну косу, с робкой улыбкой, в эту бурную
ночь казалась старше, некрасивее, меньше ростом. Наде вспомнилось, как еще недавно она
считала свою мать необыкновенной и с гордостью слушала слова, какие она говорила; а теперь никак
не могла вспомнить этих слов; все, что приходило на память, было так слабо, ненужно.
Чеглов. Я!.. Повторяю тебе, я! И
считаю это долгом своим, потому что ты тиран: ты женился на ней, зная, что она
не любит тебя, и когда она в первое время бегала от тебя, ты силою вступил в права мужа; наконец, ты иезуит: показывая при людях к ней ласковость и доброту, ты мучил ее ревностью — целые
ночи грыз ее за какой-нибудь взгляд на другого мужчину, за вздох, который у нее, может быть, вырвался от нелюбви к тебе — я все знаю.
Или, часто ходя с двумя-тремя мирными татарами по
ночам в горы засаживаться на дороги, чтоб подкарауливать и убивать немирных проезжих татар, хотя сердце
не раз говорило ему, что ничего тут удалого нет, он
считал себя обязанным заставлять страдать людей, в которых он будто разочарован за что-то и которых он будто бы презирал и ненавидел.
Поглощенная домашним хозяйством, Дарья Сергевна с утра до поздней
ночи то хлопочет, бывало, об обеде да об ужине, иной раз и сама постряпает, то присматривает она за стиркой белья, то ходит по кладовым, подвалам, погребам, приглядывая за хозяйским добром,
считает кур, гусей, индеек и уток, сидит в коровнике, пока
не выдоят коров, ухаживает за новорожденными телятами, а по вечерам и вообще в свободное от хозяйственных забот время стоит по часам на молитве либо читает Божественное.
Говорил он эти слова сухо, холодно и резал ими несчастную старуху. Хоть бы одно слово надежды! К довершению ее несчастья, Топорков почти ничего
не прописывал больным, а занимался одними только постукиваниями, выслушиваниями и выговорами за то, что воздух
не чист, компресс поставлен
не на месте и
не вовремя. А все эти новомодные штуки
считала старуха ни к чему
не ведущими пустяками. День и
ночь не переставая слонялась она от одной кровати к другой, забыв всё на свете, давая обеты и молясь.
Легко, охотно и просто он ухаживает за Иваном Ильичем, выносит судно, сидит целыми
ночами, держа на плечах ноги Ивана Ильича. «И Ивану Ильичу хорошо было только с Герасимом. Один Герасим
не лгал; по всему видно было, что он один понимал, в чем дело, и
не считал нужным скрывать это, и просто жалел исчахшего слабого барина. Он даже раз прямо сказал, когда Иван Ильич отсылал его...
Жозеф
не говорил сестре о деньгах, а она его о них
не спрашивала. К тому же, брат и сестра почти
не оставались наедине, потому что Глафира Васильевна
считала своею обязанностию ласкать «бедную Лару». Лариса провела
ночь в смежной с Глафирой комнате и долго говорила о своем житье, о муже, о тетке, о Синтяниной, о своем неодолимом от последней отвращении.
Пекторалис, очевидно, был глубоко уверен в своей правоте и
считал, что лучше его никто
не скажет, о чем надо сказать; а Сафронычу просто вокруг
не везло: его приказный хотел идти говорить за него на новом суде и все к этому готовился, да только так заготовился, что под этот самый день
ночью пьяный упал с моста в ров и едва
не умер смертию «царя поэтов».
С одной стороны, голос рассудка говорил, что ему следует бежать из этого дома и более никогда
не встречаться с жертвой его гнусного преступления, какою
считал он Татьяну Борисовну, а с другой, голос страсти, более сильный, чем первый, нашептывал в его уши всю соблазнительную прелесть обладания молодой девушкой, рисовал картины ее девственной красоты, силу и очарование ее молодой страсти, и снова, как во вчерашнюю роковую
ночь, кровь бросалась ему в голову, стучала в висках, и он снова почти терял сознание.
В русском лагере приняли иллюминацию за пылающие костры и,
считая это знаком отступления, боялись, чтобы Наполеон
не воспользоваться мраком
ночи и
не ушел с занятых им позиций. Русские рвались сразиться с ним и ждали только приказания. Еще 17 числа Наполеон просил у Александра Павловича личного свидания между обоими авангардами. Государь отправил за себя князя Долгорукова. Свидание окончилось ничем, но Долгоруков, возвратившись из французского лагеря, привез известие, будто там заметно уныние.
А если другой пользуется такими же, как он, быть может, и большими правами, то он вправе
считать это изменой и жестоко отомстит за нее. Отомстит смертью. Надо было убедиться в этом. Он все равно
не спал
ночей под влиянием тревожных дум. Он стал проводить их у дома княжны Полторацкой, сторожа заветную калитку.
— Гм… Вы нас, фармацевтов,
не считаете за людей и беспокоите даже в четыре часа
ночи, а каждая собаке, каждый кошке имеет покой… Вы ничего
не желаете понимать, и, по-вашему, мы
не люди и в нас нервы должен быть, как веровка.
«Да, есть, какой-нибудь кучер или лакей. Известны случаи, когда у таких чистых девушек были любовники лакеи, и никто
не знал этого, и все
считали их чистыми; а они
ночью бегали на свидание, босыми ногами, по страшно холодному полу. Потом выходили замуж и обманывали. Это бывает, — он читал. У Реймеров есть лакей, черный и красивый малый…»
В ту же
ночь, разбудив слугу, я приказал ему уложить вещи, и мы уехали. Я
не окажу, где нахожусь я сейчас; но всю вчерашнюю и нынешнюю
ночь над головою моей шумели деревья и дождь стучал в окна. Здесь окна маленькие, и мне легче за ними. Ей я написал довольно обширное письмо, содержание которого
считаю излишним приводить. Больше с нею мы
не увидимся никогда.
Гость большой с князем играли. Только вот я себе с машинкой круг бильярда похаживаю,
считаю: девять и сорок восемь, двенадцать и сорок восемь. Известно, наша дело маркёрское: у тебя еще во рту куска
не было, и
не спал-то ты две
ночи, а все знай покрикивай да шары вынимай.
Считаю себе, смотрю: новый барин какой-то в дверь вошел, посмотрел, да и сел на диванчик. Хорошо.